Лишь одна Звезда. Том 2 - Роман Суржиков

– Как видите, вы сами все понимаете.

Но вдруг…

Она услышала в его голосе нечто такое… дворцовое. Малая нотка фальши, почти незаметная. Но в нынешнем царстве искренности она была единственной, и потому резанула слух.

– Простите, ваше величество.

– За что? – удивился Адриан. – Я же позволил задавать любые вопросы.

– Я глупа и самонадеянна, что рассчитываю на полное доверие. Это дерзко, нагло с моей стороны. Кто я, чтобы вы полностью мне верили? Простите меня, ваше величество.

Владыка свел брови.

– Вы считаете, я солгал вам? Об Эвергарде?..

Она не считала, и не думала, и не полагала – ни один из этих глаголов-полумер. Она точно знала, что Адриан солгал об Эвергарде.

– Нет, ваше величество. Я верю каждому вашему слову.

– Вы сомневаетесь.

– Но я избавлюсь от сомнений, клянусь. Раз вы сказали – значит, это истина для меня, и иной быть не может. Мой долг – верить, ваше величество!

Он смерил ее тяжелым взглядом. Не злость, не раздражение, не презрение в зрачках… Боль – вот что. Боль и досада.

– Простите, умоляю вас! – вскричала девушка. – Я так глупа, что усомнилась! Но это была лишь секунда, одна крохотная секундочка! Я бы все отдала, чтобы вернуть ее назад!..

– Вы не глупы… – с досадою процедил Адриан.

Если бы что-нибудь прервало этот ужасный момент! Рухнул потолок, вспыхнул пожар, вода залила город и хлынула бы в окна… Да что угодно!

И в дверь постучали. Удача весь день улыбалась Минерве Джемме Алессандре – словно то был ее личный праздник.

– Ваше величество, позвольте доложить.

– Войдите, капитан.

Грейс отчеканил, войдя в комнату:

– Состав готов, ваше величество. Прикажете начать погрузку?

– Да, капитан.

– Желаете лично командовать?

– Конечно. Уже иду, капитан.

Он поднялся и кивнул Минерве:

– До встречи в столице, миледи. Надеюсь, ваша дорога будет легкой.

Она выдавила что-то в ответ. Адриан пошел к выходу, и ей казалось, что с каждым его шагом растет пропасть.

Стрела

15 – 21 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра

Усталость похожа на долгую, долгую бессонницу.

Голова наполнена вязкой тяжестью, думать – все равно, что ворочать мешки с песком.

Стоять не можешь. Сидеть – да, ходить – да, стоять на месте – нет. Остановишься – веки слипаются, а ноги подкашиваются. Все время хочешь опереться на что-нибудь: стол, зубец стены, чье-то плечо, собственный меч… Хотя бы скрестить руки на груди – от этого, как будто, легче.

А чувства меркнут, покрываются туманом. Все, что происходит, – как будто не с тобою, вдали. Не живешь, а смотришь сны, к которым почти равнодушен. Лишь редкие сцены прорывают пелену, и вот они-то чувствуются особенно остро, как ножом по нервам…

Эрвин рыдал над трупом собаки. Счастье, что никто не видел этого. Какой бред! Каждый день умирают люди, а тут – собака…

Она шлепнулась с неба, брошенная камнеметом. Уже несколько дней Красный Серп слал осажденным северянам подарки из гниющего мяса. Чаще были трупы людей, реже – животных. Он рассчитывал вызвать хворь, а также деморализовать гарнизон. Одно дело, когда с неба падают камни, другое – куски мертвецов. Эрвина вот проняла собака. Мохнатая рыжая дворняга, попорченная крысами. От жалости душа выворачивалась наизнанку…

А гибель кайра Хэммонда Эрвин почему-то принял спокойно. Прямое попадание из катапульты снесло зубец стены, за которым стоял кайр. Его швырнуло на землю и расплющило камнями. Когда Эрвин подошел, Хэммонд был без сознания, но еще дышал. Кто-то сказал об ударе милосердия. Эрвин обнажил клинок и вогнал в сердце воина. Тот перестал дышать. Вот и все. Туман бесчувствия, взгляд со стороны. Это – не со мною происходит. Собака – реальность, да. А это – сон…

Усталость творит странные вещи.

От усталости Эрвин начал совершать ошибки. Первою были дворцовые слуги: не стоило отпускать их. После пожара в лазарете им нельзя было доверять, а держать взаперти стало слишком накладно: кто-то должен стеречь их, кто-то еще – носить воду и пищу. Нельзя тратить воинов на эту чушь. Эрвин приказал казнить десятерых слуг, которых считал виновниками пожара, а остальных распустил по домам. Позже подумал: стоило перебить всех. Выйдя в город, слуги, конечно, рассказали врагу и о милосердии Ориджина, и о том, как утомлены его солдаты. Ни того, ни другого врагу слышать не следовало.

Другой раз Эрвин ошибся, когда Ханай замерз. Свежий лед выглядел хрупким, и Эрвин исключал возможность наступления по реке. Однако Бэкфилд нашел пятерых смельчаков с искровым оружием, которые проползли по льду под мостом, забрались в надвратную башню и, убив часовых, попытались опустить мост. К счастью, искровая сила была отключена, и механизмы моста не сработали. Другие часовые заметили возню в башне и разобрались с лазутчиками. Но ошибка стоила Эрвину четверых воинов.

В третий раз он просто проморгал атаку. Глупо, как юнец. Красный Серп отвлек его ложным наступлением по Воздушному мосту, а основные силы бросил по льду на санях, с северного конца острова. И Эрвин поверил, перевел людей к Воздушному. Солдаты Серпа поставили лестницы и проникли во дворец…

Спасло то, в каком состоянии были атакующие. Усталость и уныние измучили их не меньше, чем северян. К тому же, прибавился и страх. Лучшие отряды Бэкфилда давно были развеяны. От батальона алой гвардии осталось меньше роты; батальон Надежды разбился в лохмотья за два первых штурма; городская полиция потеряла треть и теперь старалась держаться в стороне от войны. Бэкфилд бросал в бой все, что находил: куски личной стражи дворян, что соглашались ему помочь; наемничьи отряды из проходимцев и бандитов; ополчение из городских нищих; штрафные роты дезертиров, что прежде бежали из Южного Пути. Многочисленный мусор. Хорьки, а не воины… Стая таких вот зверьков ворвалась во дворец. Они имели шансы на победу, но когда кайры взялись за них – дрогнули и бросились бежать назад к стене, к лестницам, на лед… Лучники Джона Соколика проводили их стрелами. Однако дюжина кайров отправилась на Звезду. Дюжина сегодня, дюжина вчера, дюжина завтра… Войско таяло. Медленно, но неуклонно. С тою же скоростью, с какой таяли силы Эрвина.

– Ориджин, помнишь меня? Я – майор Бэкфилд, Красный Серп. Летом был капитаном, сейчас – майор, а с тобой стану полковником. Два чина за год – неплохо, правда? Сдашься живым или сдохнешь – мне без разницы. Полковничьи нашивки все равно будут мои. А тебе, поди, разница есть. Сдавайся, Ориджин. Пощади себя и своих людей!

Бэкфилд делал все, чтобы измотать северян. Он не имел ни хороших бойцов, ни таланта полководца, однако упорства ему было не занимать. На рассвете, в сумерках, среди ночи, в полдень – в разное время каждого дня на дворец сыпались сюрпризы. Внезапные атаки. Зажигательные снаряды. Лазутчики. Обходные маневры. Камни. Гнилье с неба… Каждый день, каждые пару часов кто-нибудь умирал. Эрвин привел с собою шестьсот человек. Сейчас боеспособными остались едва ли триста. И только трое живых офицеров: Деймон Ориджин, Сорок Два и Джон Соколик.

От усталости все время хочешь опереться. На стену, столешницу, собственный меч, чье-то плечо. На кого-то, кто старше, крепче, опытней, мудрее. Кто точно знает, пока ты сомневаешься. Кто обложит тебя последними словами, если заикнешься о поражении. Кто влепит тебе по роже, если вздумаешь трусить. На кого-то, кто выше тебя.

Эрвин видел своих солдат, и, если хватало сил на чувства, он чувствовал зависть. Во-первых, они сильней и выносливей его. Во-вторых, что важнее, у них есть он: лорд, полководец, внук святой Праматери, живое знамя. У него же не было никого. Когда искал опоры, ладонь проваливалась в пустоту.

Окажись тут отец, послал бы Эрвина на стену: дерись, выполняй приказ, не думай. Каким бы счастьем было – не думать!

Будь во дворце Джемис, он был бы мрачен, как гроб. Но он всегда мрачен, и Эрвин видел бы: ничего не изменилось, все как обычно.

Роберт сказал бы: «Бывает». В том смысле, что всякое бывает. Бывает так, а бывает и хуже. Житейское дело.

Граф Лиллидей, будь он здесь, поучал бы Эрвина. Это давало бы покой, ведь в науке нет смысла, если завтра помирать. Раз поучает, значит, не все так плохо.

А барон Стэтхем уперся бы, как старый бык, и не делал ни шагу с места. И Эрвин мог бы ухватиться за его рог, опереться на загривок.

Тьма, ему следовало взять хоть кого-нибудь старше сорока лет! Но были только Хэммонд и Деррек, а теперь оба мертвы. Остались одни юнцы. Отличные, ловкие, быстрые, зубастые молодые волки. И никто из них никогда не бывал в действительно глубоком дерьме. Только сам Эрвин. Этим летом, за Рекой… Но, по правде, тогда было легче. Он мог спать, сколько угодно, и не принимать решений.